Где правда жизни?
Правда, театральный критик «Фонтанки.ру» Жанна Зарецкая попеняла режиссёру Петру Шерешевскому, что у него в спектакле маловато отсебятины.
Дескать, всё хорошо в этой постановке, но архаичный текст явно мешает актёрам: почему они пользуются вай-фаем не в хостеле, а в гостинице, зачем называть предпринимателей, которые пришли на телевизионное ток-шоу, «купцами»?
Пётр Шерешевский ответил, что ему нравится «наслаивать» современное на классику. И что в его «Ревизоре» купцы вообще-то ещё и «представители малого бизнеса», кто не заметил.
До чего же на нашего Буншу похож!
Приезжих театральных эксперов особенно тронуло, как Евгений Терских сыграл Городничего.
Краснодарский критик Вера Сердечная узнала в этом образе бывшего главу своего края Александра Ткачёва, который вот такой же обаятельный (особенно в последнем видеоролике из самолёта) и тоже всегда хотел добра своей семье.
А гостям из Санкт-Петербурга показалось, что псковский Городничий – ну вылитый врио их губернатора Александр Беглов. Только что без лопаты.
Маловато будет
Что касается псковичей, то им в спектакле Петра Шерешевского не хватило лапши.
Они сказали, что в следующий раз Хлестаков обязательно должен спуститься в зал и развесить свою лапшу на уши хотя бы сидящим в первых шести рядах – то есть, тем, кто за пределами Псковского театра драмы сам эту лапшу рядовым гражданам на уши вешает.
Может, коньячку?
Создателям спектакля «Видимая сторона жизни» даже не пришлось спускаться к псковским зрителям в зал. Всё произошло в театральном буфете и причём по любви.
Главная героиня ломалась всего ничего.
Особенно после того, как театральный критик из «Коммерсанта» Алла Шендерова метнулась к одному из назойливых псковских зрителей и шёпотом уговорила его не строить из себя актёра второго плана.
Этот спектакль начался настолько буднично, что неискушённая псковская публика и не заметила, как из физического мира переместилась в метафизический.
Вначале зрителям дали время, чтобы они запаслись бутербродами с красной рыбой, и, главное, успели накатить.
И пока они чавкали и булькали, растерянно озираясь по сторонам, возле одного из столиков откуда ни возьмись появилась худенькая невзрачная женщина в старомодном кожаном пиджаке и начала сбивчиво читать стихи (то увлекаясь собственным ритмом, то спохватываясь и комкая слова).
Как будто заранее уверенная в обречённости этой затеи.
Когда она в очередной раз запнулась, буфетчик тихо сказал: «Может, коньячку?» 
Она затрясла было головой, но потом поскорее дочитала и сдалась: «А вот теперь коньячку».
Этот «коньячок» каким-то чудом подействовал на всех и сразу. И так неоднократно.
А когда пришло время расплачиваться, у героини спектакля с буфетчиком родилось ещё одно стихотворение. В прозе.
Даже не верится, что такое бывает наяву.
Короче. Она попыталась не слишком вдохновенно объяснять ему, что забыла деньги в гостинице, он еле слышно вздохнул «начинается» – и достал мобильный телефон…
В конце концов она пообещала, что за неё расплатится дирекция Пушкинского театрального фестиваля.
И-и-и… (в бутылке с коньяком ещё оставалось).
Если что, это был всамделишный буфетчик. Псковский. Зовут Пётр Рябов.
После спектакля все первым делом захотели узнать, как долго с ним репетировали.
Оказалось, что вообще не репетировали.
Вот ведь как бывает. Подливаешь коньяку, подливаешь… хлоп! – номинация на «Золотую маску».
Она не утонула
Я не сомневаюсь, что актриса Яна Савицкая смогла бы извлечь чистый звук и из того зрителя, которого вовремя выключила Алла Шендерова.
А впрочем, я знаю того зрителя. Он теперь всё время переигрывает. Чуть завидит в кулуарах Пушкинского театрального фестиваля кого-нибудь из знакомых – тут же достаёт мобильник и начинает нарочито громко обсуждать с кем-то воображаемым дело Светланы Прокопьевой («Когда бог хочет наказать – он отнимает разум… Обязательно посадят. В лучшем случае оштрафуют - и правильно сделают...»).
Яне Савицкой в роли поэтессы Елены Шварц, если б она это услышала, было бы, наверное, неловко махать при нём своим самурайским мечом, пускай и купленным за копейки на «апрашке».
Потому что иногда лучше вязать. Как те воображаемые бабушки, которых она тщетно пыталась тронуть своей поэзией, вдруг осознав, что они и на публичную казнь пришли бы в очочках и со спицами.
Кстати, в воспоминаниях поэтессы Елены Шварц (они тоже называются «Видимая сторона жизни»), героиня Яны рассказывает, как на экзамене по истории партии сама наговорила лишнего.
Вернее, сказала экзаменатору что думала, из-за чего чуть не вылетела из института. Это как минимум.
К счастью, у её мамы, легендарного завлита БДТ, были связи. И всё закончилось счастливо – всего лишь пересдачей.
20 лет назад этот фрагмент опубликованных в журнале «Звезда» мемуаров Елены Шварц мог лишь позабавить читателя, а теперь я бы остереглась его цитировать. 
Режиссёр Борис Павлович и Яна потом сказали, что понятия не имеют, какой Елена Шварц была на самом деле. Известно только, что гениальной.
Пока они её себе выдумывали почти десять лет назад (по её стихам и воспоминаниям), она умерла.
Поэтому порывисто протискиваясь между столиков в псковском театральном буфете и со скрежетом задевая опустевшие пластиковые стулья, Яна в какой-то момент выскользнула в параллельную реальность и стала неосязаемой.
Особенно, после того, как приоткрылся светящийся портал в вестибюль, куда она ушла, как в вечность.
Казалось бы, вот только что на кожаном диване под абажуром в углу зала корчилась в одной ночнушке на голое тело одинокая худенькая женщина, которой некому объяснить, что круг – это квадрат, только с крылышками.
Как вдруг она же является самой себе в образе несметно богатого скрюченного падагрой старикана, который опирается на её самурайский меч Чёрной Мамбы, как на клюку.
Этот чудаковатый старик понимает в поэзии, поэтому, конечно же, Елена Шварц соглашается участвовать в его личном поэтическом фестивале где он захочет.
А он хочет на корабле в открытом океане.
На самом деле коварный дедушка задумал заманить к себе на яхту величайших поэтов современности, чтобы вместе с ними красиво умереть, отдавшись стихии.
Ну и пускай. Значит, она будет раскачивать лодку.
«Она не утонула», – на всякий случай объяснял потом псковским зрителям режиссёр Борис Павлович, вдруг заподозрив, что мы приняли сочинённую им и Яной биографию великой русской поэтессы второй половины XX века за чистую монету.
«Это не коньяк».
И тут же раскаялся, что согласился принять участие в обсуждении своего спектакля.
Некоторые зрители, между прочим, тоже были не рады, что после представления им показали, где у цилиндра с кроликом второе дно.
…Но на выходе из буфета меня вернули в состояние опьянения взволнованные билетёры: «Вы видели? – некоторые уходили. Ну как, как можно было с такого спектакля уйти?!»
Как «Хатико», только для корейцев
Говорят, что со спектакля Сахалинского международного театрального центра «Собачье сердце» никто не уходит. Билеты на него якобы распродаются, словно горячие пирожки.
Арт-директор Пушкинского театрального фестиваля в Пскове Андрей Пронин рассказал, что во время полёта в Южно-Сахалинск собственными ушами слышал, как двое корейцев разговаривали про эту уже нашумевшую постановку. 
Она уговаривала его сходить посмотреть. Он упирался. Она настаивала:
– Ну это так же трогательно, как «Хатико»…
Резать, не дожидаясь перетонита
В первом действии сахалинское «Собачье сердце», действительно, больше смахивало на «Хатико». 
Псковичи умилялись на говорящую собачку-кентавра с рудиментарной плюшевой задницей и послушно терпели невыразительные диалоги Борменталя с профессором Преображенским. 
Скуку на сцене разгоняла разве что Зиночка, которая расхаживала туда-сюда кисейной барышней с декольте до пупка (ей-богу до пупка).
Однако во втором действии что-то пошло не так. 
Шариков вдруг переоделся сутенёром (бархатный комбинезон, пальто с леопардовым принтом, канотье) и обзавёлся множеством дополнительных сущностей.
Все его многочисленные «я» по очереди доложили профессору Преображенскому, что они теперь поступили на службу в «подотдел очистки». 
И судя по принтам на их одежде и по аксессуарам, лихо принялись за дело. 
Кто-то из них усердно чистит Москву от инфузорий, кто-то – от инопланетян.
А кто-то взял работу на дом в виде отрезанной человеческой головыв.
Вся эта шушера битый час бесчинствовала в квартире у профессора, балуясь электрошокером, пока доктор Борменталь не передушил их одного за другим, как кошек.
Главарь шайки Шариковых в финале спектакля тоже был схвачен и помещён за ширму, где его попытались вернуть в первоначальное животное состояние.
Но когда швондеры спохватываются и являются к профессору с обыском, требуя предъявить им гражданина Шарикова живого или мёртвого, шторки ширмы раздвигаются, и зрителям предстаёт ещё более оборзевший Шариков – чуть ли не на троне. Или в режиссёрском кресле?
С сигарой в одной руке и с бокалом виски в другой.
Да как же он заседал в Совете Федерации служил в очистке? – изумляется одна из швондерш и падает в обморок.
По версии художественного руководителя Псковского театра драмы Дмитрия Месхиева, это спектакль о том, что «быдлизм» можно победить только хирургическим путём.
По версии арт-директора Пушкинского театрального фестиваля Андрея Пронина – что «быдлизм» не победить даже хирургическим путём. 
Несите другой спектакль, этот сломался
После спектакля режиссёр Олег Ерёмин нехотя объяснял зрителям и, особенно неохотно – театральным критикам, что в первом действии – это была пародия на психологический театр, а во втором – история современного театра со всеми или почти со всеми его экспериментами.
Но публика заподозрила, что в первом действии актёры просто-напросто недоигрывали, а критики разглядели во втором действии признаки только оперы и так называемого «зависающего» театра. 
Если таковой, конечно, существует.
Это когда одна и та же сцена (в которой Шариков предъявляет профессору Преображенскому документ о том, что его приняли в подотчистку, а потом Борменталь его с наскока валит на пол и душит) повторяется слишком много раз.
Как будто режиссёру никак не наиграться со всеми этими гомункулами, которые у него нащенились от Шарикова.
Или, может быть, он не знает, чем их занять.
Или, может, в его спектакле что-то сломалось.
По кочану
Восхитившись работой художника Сергея Кретенчука, который напридумывал столько умопомрачительных костюмов и выстлал квартиру чокнутого профессора шкурками стольких экзотических существ, включая кожу освежёванных высших приматов, критики всё-таки захотели понять: почему в этом спектакле торжествует поп-арт.
А не, например, супрематизм какой-нибудь начала прошлого века, который на самом деле конфликтовал с уютным буржуазным мирком, где Филипп Филиппыч надеялся пересидеть разруху.
Оказалось, что режиссёру просто нравится поп-арт. Он «родом» из поп-арта.
Тогда его спросили: с какого перепугу разодетая в кошачьи меха машинистка из подотдела очистки у него в спектакле так убивается, после того, как профессор Преображенский ей объяснил, что у Шарикова на лбу шрам не от бандитской пули.
Три минуты убивается и всё никак не убьётся.
Она ведь отпочковалась от той же самой бессловесной массы, которая в начале второго акта вслух разучивает алфавит.
Ей, по идее, должно даже нравиться, что у них с Шариковым теперь будет собственный подотдел очистки – от докторов и профессоров.
Режиссёр только снисходительно улыбался.
Бухгалтер, милый-милый-милый мой бухгалтер…
Тогда у него стали выпытывать сверхидею спектакля.
Олег Ерёмин начал было объяснять, что он хотел показать, как на смену грекам приходят римляне, а на смену римлянам ещё какие-нибудь сперва варвары, а потом тоже носители классической высокой культуры.
И как быстро завоеватели учатся у побеждённых, приобретая элитарный лоск.
Там один недодушенный Борменталем охотник за йети (его играет Константин Вогачев), у которого на кармашке вышит Ленин в саркофаге, действительно, успевает между делом поучить оробевшего профессора Преображенского правилам хорошего тона.
А ещё в начале этого спектакля Зиночка, помнится, опрыскивает одеколоном своих лощёных господ. 
И эта сцена во втором действии отзеркалена, когда вся свора Шариковых вдруг вооружается баллончиками с дезодорантами и тоже начинает ими пшикать себе во все интимные места (мы их душили-душили?) …
Зрители вот так послушали во время обсуждения спектакля Олега Ерёмина и уже начали было улавливать в его режиссуре скрытые смысла: да-да-да, а ведь точно… было, было…
Как вдруг он проговорился, что вообще-то ему надо было очень быстро сделать на заказ большой спектакль для провинциального театра.
И не какой-нибудь экспериментальный, который неизвестно как долго продержится и на сколько окупится.
А такой, чтобы понравился любой бухгалтерше, и чтобы эта бухгалтерша ещё уговорила мужа сходить в театр вместе с нею (в этом месте режиссёр спохватился и на всякий случай извинился перед бухгалтершами).
Поэтому вот да. Это такое «Хатико», но для корейцев.
А самые искушённые догадаются, что про революцию.
Зато артист, который играет Шарикова (Владимир Байдалов), очень талантливый. 
И художник в этом спектакле выше всяких похвал.
«Мы хорошие», – рефреном звучало и во время представления, и после.
Но на следующий день театральные критики убедились, что не очень. Что у некоторых театральных режиссёров получается и получше, если репетиции отдельно, а грибы – отдельно.
Ведь про смену элит – это наш псковский «Ревизор».
У меня для вас преприятнейшее известие
Ректор Новосибирского государственного театрального института Яна Глембоцкая объяснила почему.
После фестивального показа псковского «Ревизора» она сказала, что поняла, зачем режиссёр Петр Шерешевский раздел своего Хлестакова догола.
– Чтобы показать, как он пронзительно молод по сравнению со всеми остальными.
«Он потому и поимел их всех!». Что, по словам Яны Глембоцкой, вселяет надежду.
Ведь «эта та молодая шпана, что сотрёт нас с лица земли».
Ольга Миронович.
