Не лѣпо ли ны бяшетъ, братіе,
начяти старыми словесы трудныхъ повѣстій
о пълку Джедлеровѣ…
Спектакль этот называется «Битва жизни» и специально для него художник-постановщик, лауреат Санкт-Петербургской премии «Прорыв» Константин Соловьёв вместе с псковским театральным мастером Андреем Жуковским и артистом Максимом Плехановым смастерили лиру.
Этот музыкальный инструмент не принимал участия в представлении, а был выставлен в фойе с очень интересной как бы шутливой сопроводительной табличкой.
Там написано, что эту «лестничную лиру» «досточтимый Чарльз Диккенс» обрёл в «раскопках Пскопских» и что под её чарующие звуки он «писал творение своё, "Битва Жизни" именуемое». «И сквозь сие благолепие прозирала бездна некая, ибо не мог он игнорировать темныя стороны жизни нашей».
«Нашей», значится, ага.
И далее для самых непонятливых:
«Рекут, на лире лестничной можно исполняти былины русские и сказания эпические англицкие о короле Артуре славном. Но ноты, увы, утрачены, посему… дабы воссоздать былое величие и узреть новизну сквозь призму древности, подобает искать помощи у сочинителей музыки нынешних, дабы оные, искусством своим, оживили наследие минувших лет и даровали ему новое звучание».
Новое звучание, стало быть. Называется «хлопок».
Приторно-слащавая повесть Чарльза Диккенса о некоем почтенном английском семействе, члены которого до того друг дружку любят, что готовы даже пожертвовать личным счастьем ради нежных чувств ближнего, в постановке Андрея Гончарова так меня бомбанула, что я уже несколько дней собираю себя заново и даже сходила на этот спектакль второй раз, чтобы лишний раз похлопать всем причастным.
Ну и понять, как устроена лира, играя на которой так разбередил струны моей души Андрей Юрьич.
Спектакль, действительно, начинается, как «Слово о полку Игореве», только в роли Вещего Бояна перед публикой предстаёт бородатый адвокат мистер Сничи в исполнении несравненного Максима Плеханова.
И вместо того, чтобы ударить по струнам (а хотя б и лестничной лиры), он велит своему партнёру по адвокатской конторе мистеру Крэгсу (его играет Александр Петровский) включить магнитофон, из которого льётся песня Софии Ротару «Караван любви».
Забегая вперёд, замечу, что мистер Сничи ближе к концу представления всё-таки растечётся мыслью по древу и сбацает нам на лире (колёсной), как всамделишный Боян. Ведь его основная функция – не просто паясничать, а объяснять непонятливому зрителю что происходит. А иногда и главным героям ненавязчиво так подсказывать, что у них уже воспламенились подошвы.
Одновременно этот мистер Сничи – пародия на доктора Джедлера (эдакий шут при короле Лире), как мистер Крегс – пародия на Элфреда.
(Во всяком случае, «лечить» людей мерцающим светом замысловатого электрического прибора мистер Сничи может ничуть не хуже, чем доктор Джедлер: и его пациенты тоже «все как мухи выздоравливают»).
Мёртвые люди на мёртвой земле
Когда занавес раскрылся, зрители увидели такую же дивную пасторальную сцену, как и в начале одноимённой повести Диккенса: тучный луг с пасущимися на нём коровами, усыпанную спелыми плодами яблоню и двух прекрасных дев.
Одна из них (Грейс в исполнении обладательницы «Золотой маски» Натальи Петровой) занята производительным трудом на свежем воздухе (доит корову).
Другая (Мэрьон в исполнении опять же обладательницы «Золотой маски» Дарьи Чураевой) радуется жизни, танцуя под аккомпанемент гитары своего папеньки, Доктора Джедлера (его играет Заслуженный работник культуры Сахалинской области Андрей Кузин).
Правда, коровы, а потом и овцы в этом спектакле оказались какими-то упоротыми. Как, впрочем, и почти все остальные персонажи пьесы.
И постепенно зритель начинает догадываться почему.
Например, доктор Джедлер, как он сам о себе говорит, «не поклонник жизни вообще». Хотя он доктор не каких-нибудь там наук, а именно врач, но почему-то любит покойников больше, чем живых людей.
Соответственно, лечит он очень своеобразно.
Допустим, главное средство от головной боли у него – «не думать о будущем». Напрасно сутяга Сничи просит у него какую-нибудь таблеточку. Доктор Джедлер явно убеждён, что достаточно усилить информационно-разъяснительную работу с населением, чтоб все хвори как рукой.
А упавшему с лошади разорившемуся аристократу Майклу Уордну (его играет Александр Овчаренко) этот с позволения сказать эскулап устраивает такую лютую вивисекцию, что тот так и остаётся навсегда в гипсе, постепенно превращаясь в ходячего мертвеца, как наш доктор и любит.
С собственными дочерьми Джедлер обращается не лучше, хотя на словах как будто души в них не чает.
Обе они влюблены в одного и того же человека – молодого подопечного их папеньки Элфреда (Камиль Хардин).
Так их деспотичный отец зачем-то отсылает этого самого Элфреда на целых три года изучать процессы разложения трупов (тафономию) на «боди фарм», нисколько не тревожась о том, что у них в деревне и без того явные демографические проблемы.
Бывшему опекуну очень надо, чтобы Элфред стал «большим человеком» («Ты станешь большим человеком?» – «Ну да, стану»).
И пофиг этому дяденьке, чего там хочет сам Элфред, а пускай бы даже и его собственные любимые доченьки, для которых размер явно не имеет значения.
А потом тот же самый доктор Джедлер никак не может взять в толк, почему это его младшая дочь, которой он велел выйти замуж за Элфреда, не дождалась свадьбы и свалила за горизонт, подхватив белый кисейный подол.
Причина, по которой все эти люди и сами не живут, и другим не дают, оказывается совсем уж нелепой. Дело в том, что земля, которая поит их молоком и кормит спелыми яблоками, сама питается трупным ядом.
Она, конечно, велика и обильна, но когда завесы спадают, мы видим, на чём зиждется это величие и откуда берётся это изобилие.
Ведь английская деревня, в которой Чарльз Диккенс поселил своих героев, находится «на страшном, обагрённом кровью поле битвы, где тысячи людей пали в великом сражении». Там, где множество «людей и коней, погребённых вместе, лежат в удобренной их телами земле».
«Если б убитые здесь могли ожить на мгновение – каждый в прежнем своем облике и каждый на том месте, где застигла его безвременная смерть, то сотни страшных изувеченных воинов заглянули бы в окна и двери домов; возникли бы у очага мирных жилищ; наполнили бы, как зерном, амбары и житницы; встали бы между младенцем в колыбели и его няней; поплыли бы по реке, закружились бы вокруг мельничных колес, вторглись бы в плодовый сад, завалили бы весь луг и залегли бы грудами среди стогов сена…» - говорит Грейс в своей застольной речи, чтоб порадовать папеньку.
Вот режиссёр Андрей Гончаров вместе с художником Константином Соловьёвым так буквально и сделали: у них павшие в той незапамятной битве люди настолько завладели сознанием доктора Джедлера, что их истлевшие тела постепенно заполняют всё пространство вокруг, неизбежно заражая живых людей мертвечиной.
Хотя изредка всё-таки случается, что эти живые трупы начинают подавать некоторые признаки жизни…
Допустим, кто-то из них не смог сдержать эмоций, когда отец назначил невестой Элфреда другую сестру…
Или кому-то непременно захотелось собаку, хотя собаку в этом доме держать нельзя…
Или кто-то вздумал поесть копчёного леща прямо в зрительном зале… Или он же закурил в неположенном месте, потому что плакать ведь тоже нельзя, даже небесам, а разрешается только в порядке исключения попросить лично у главного псковского синоптика Талы Нещадимовой немного бутафорского снега, после чего прилетает вдруг волшебник в голубом вертолёте и устраивает на сцене зимнюю сказку …
…Вот ведь даже наглухо зомбанутый Элфред иногда видит живые сны и может брякнуть по телефону, что разлагающиеся трупы – это не так уж и страшно, гораздо страшнее «что человек может сделать с другим человеком».
Правда, после таких слов связь начинает глючить и английские спецслужбы врубают план carpet.
Так что Элфреду ничего не остаётся, как три года усердно упражняться на «боди фарм» в труповедении, после чего он возвращается в семью совсем седой.
Или как на третьем показе – с бритой головой (так Камиль стал ещё больше похож на свою персональную куклу вуду – мистера Крегса, когда тот окончательно сдаётся и протягивает ноги).
Чистая линия Мэрьон
И только один человек в этом безвольном мире пытается сопротивляться всеобщему омертвению, «потому что свобода для неё дороже!»
Смогла ли Мэрьон (героиня Дарьи Чураевой) выпутаться из паутины своего подвенечного савана и покинуть это поле великой битвы, где никто не знает, «за что они сражаются и почему», «ликующие победители» не понимают, «почему они ликуют», а настоящие последствия этой грандиозной человеческой бойни осознают лишь те, «кто оплакивал убитых»?
Неизвестно. В финале блудная дочь-релокантка как будто возвращается к отцу в надежде получить прощение. Но, если верить Бояну, который мистер Сничи, это происходит уже «на нейтральной территории» (закатывает глаза), а не в бутафорском раю джедлеровского сада.
А здесь, на земле, которая вся состоит из гниющих человеческих костей, вконец упоротая Грейс ледяным голосом объясняет такому же упоротому Элфреду (который стал её мужем), что теперь всеми процессами умерщвления в этом доме будет заправлять она. Если только он не вздумает подвергнуть своё тело более изощрённому некрозу и, например, не захочет причудливо разлагаться в каком-нибудь водоёме.
…Или не убежит от неё за горизонт в трусах в помидорку, предпочтя мгновенно исчезнуть из экосистемы и оставить после себя не генетический материал, а лишь воспоминание.
***
Вот такие «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Королю Артуру и не снилось. Только Чарльзу Диккенсу, пока он не услышал за спиной чей-то голос (наверное, режиссёра Андрея Гончарова): «Ты – это не то, что с тобой произошло!» И не добрался «стезями замысловатыми, отнюдь не простыми» до Пскова и моих печёнок.
