В День пионерии я пришла из Псковского театра драмы в ботинках, наполненных кровью Соломона Михоэлса. Это потому, что на премьере «Говорит Москва» я сидела в первом ряду и когда Линда Ахметзянова в роли Светланы Аллилуевой вспорола Михоэлсу горло, а потом начала обходить с его кровоточащим трупом зал, мне сразу натекло.
Соседи справа и слева от меня засуетились и начали судорожно счищать кровь Михоэлса со своих подолов и брюк, но и они потом наверняка выворачивали дома карманы – а там она. Хотя при дневном свете оказалось, что это и не кровь вовсе, а овёс. А всё равно не отмыться, как в сказке про Синюю Бороду.
Минздрав предупреждал
Вообще-то это был спектакль о том, что курить вредно. По крайней мере, вредно курить то, что мы у себя в России курим вот уже сто с лишним лет.
Но как удержаться? Особенно, когда вся такая огневая, искры из глаз лауреат «Золотой маски» Линда-Светланка с улыбкой протягивает тебе, сидящему в первом ряду, папину трубку.
А дым уже и без того так и валит изо всех щелей. И всем дядям давно дали прикурить: и дяде Серго, и дяде Коле…
Дядю Колю (Бухарина), который так любил животных, держал у себя на балконе ежа, а в клетке ястреба и к тому же приручил лису, потому что расстреляли. А шумный хохотун дядя Серго (Орджоникидзе) вдруг отчего-то застрелился сам.
Или, например, был у Светланы в классе такой мальчик Миша, он же Ункас, сын Чингачгука, он же «красный галстук на груди, всё на свете впереди»… А потом «у него родителей арестовали на прошлой неделе» – и клубы дыма откуда-то из-под сцены (папочка опять хорошо покурил, взатяг).
Так что и сама Линда в образе Светланы в какой-то момент взяла – и скурила своего Люсю (так звали писателя Алексея Каплера, который за роман с 16-летней дочерью Сталина получил десять лет лагерей как иностранный агент, ой, то есть, «английский шпион»).
Деловито эдак скурила. Вместе с папиросой «Герцеговина флор». По-взрослому: втянув голову в плечи, а щёки – к языку. И дым в этот момент шёл только от неё самой, как от перегоревшего светильника.
Видите, ребята?
В общем, жила-была рыжая девочка Светланка (вождь народов называл её «Сетанка»), любила папу, играла в куклы и на пианино, а потом оказалось, что папа у неё прибивал детей гвоздиками к стене. И её тоже прибил. Когда за день до гибели Соломона Михоэлса в «автомобильной катастрофе» она нечаянно подслушала разговор своего отца по телефону…
И после этого стала «каменной женщиной», как в немом кино с Чарли Чаплином.
Соответственно, тем, для кого День пионерии – праздник и повод поностальгировать по «лучшим» временам, я новый спектакль дрампуша в постановке Александра Суховского настоятельно не рекомендую. У них после этого представления лица будут как у султана, который прочитал письмо запорожцев.
(«Видите, ребята, как им весело, как казакам весело, храбрые казаки хохочут, они предвкушают, как султан будет читать их письмо, как он станет алым от злости», - говорит в этом спектакле Линда голосом старой учительницы, которая водила Светланку и её одноклассников в Третьяковскую галерею «на разные экскурсии». И почему-то становится страшно за эту учительницу, даже не знаю почему.)
Говорит и показывает
Премьера спектакля «Говорит Москва» в Псковском театре драмы стала ещё и премьерой «нового зала».
Зрителей начали запускать в этот зал на третьем этаже административного корпуса после боя курантов на Спасской башне. И пока мы рассаживались, а куранты отбивали второй и третий звонок, на кружевной занавеске (моя бабушка накрывала таким гипюром телевизор) транслировали отрывок из документального фильма «Светлана, дочь Иосифа».
Придуманная лауреатом «Золотой маски» художником Александром Стройло декорация представляла из себя выставленные полукругом и задрапированные белым столы с этажерками. В центре этой композиции под накидкой возвышалось нечто, очень похожее на бюст Сталина.
Но когда пришла Линда-Сетанка и начала срывать покровы, оказалось, что под ними почти ничего нет, кроме двух детских кукол (одна из них, впрочем, вылитая кукла вуду) и мешков с зерном.
Такие ж мешки, только набитые каким-то барахлом или одетые (который – в папину шинель, который – в плащ любимого) висели на заднике.
А памятником эпохе оказалась тумба с чёрной тарелкой громкоговорителя, имитация первого в СССР вещательного приёмника супергетеродинного типа (СВД), которая время от времени выдавала в эфир что-то невнятное.
Но этот Молох всё представление жрал как не в себя, а число его жертв беспристрастно фиксировал светящийся электронный счётчик в углу зала (хорошо, что ни одно живое существо не пострадало, а только эти никчёмные мешки).
Сама Линда Ахметзянова в спектакле «Говорит Москва» тоже светится. Ведь «Он писал ей такие нежные, такие нежные письма» – и поэтому у неё всё тело в Его письменах.
При обычном освещении это незаметно, но когда Линда остаётся в исподнем и художник по свету Ильшат Саяхов включает синий, надписи проявляются, и видно, что Сетанка – заклеймённая.
Скажи-ка, дядя, ведь не даром?
А ещё в пьесе Юлии Поспеловой внезапно возникает, что называется, региональный компонент. «Дядя Серёжа» (та самая куклу вуду), которого Светлана кладёт в «гроб» деревянного корпуса пианино «Красный октябрь» «ещё совсем недавно прислал снетки из Ленинграда». А теперь у него лицо «какое-то зелёное».
Зелёное лицо? – Да это же наш псковский дядя Серёжа Киров из сквера возле жёлтого дома. Туды его… в пианино!
(Светлейший князь Александр Данилович Меншиков, помнится, тоже заказывал у псковичей к царскому столу снетки и тоже плохо кончил. Проклятые снетки!)
